Ответ юному иконоборцу

(Эта статья - ответ на дискуссию, разгоревшуюся в нашей Гостевой книге).

Споры и дискуссии вокруг иконопочитания продолжаются в Церкви на протяжении почти всей ее истории. И, кажется, все аргументы уже приведены и все «pro» и «contra» высказаны. Но все же каждое поколение христианин хочет самостоятельно выяснить истину. Но, как правило, православные больше доверяют авторитету Церкви, которая по слову Спасителя не оставляется Святым Духом и ведется им на протяжении уже двух тысячелетий, а протестанты предпочитают каждый раз изобретать велосипед, не обращая внимания на то, что сделано и что продумано в прежние века. В вопросе с иконами, во всяком случае, дело обстоит именно так.
Но, уважая этот выбор нашего собрата, я постараюсь вкратце изложить те аргументы, которыми пользовались отцы Церкви, когда разбирали этот вопрос.
Один из первых, и на взгляд оппонентов иконопочитания, неопровержимых аргументов является ссылка на то, что создания икон противоречит Св. Писанию. Действительно, иконопочитание относят к разделу Св. Предания Православной Церкви и первое, что обычно провозглашают протестанты: лютеровское «soly scriptura» и отрицают значение предания. Однако наши братья забывают, что предание есть не только у исторической Церкви — Православной и Католической, но и у каждой протестантской общины. И даже если общине год или пять лет у нее есть своя традиция и свои обычаи, нарушение которых может вызвать недовольство пастора или членов общины, потому что они дорожат этим не меньшее, чем православные и католики своим Преданием. Попробуйте, к примеру, перекреститься на богослужении в какой-нибудь баптитсткой или пятидесятнической общине, вам тут же скажут, что это не принято и обвинят вас бог знает в чем. Значит и для протестантов предание, как совокупность выработанных традиций, значит тоже немало.
Но все же Св. Писание — превыше. Но оно свято для любого христианина. И как бы не утверждали наши братья, что православные не знают Библии, они будут глубоко удивлены, узнав, что все в Православной Церкви — от веры и догматики до этики и эстетики — проникнуто Св. Писанием. Все православное богослужение состоит из псалмов, молитв и гимнов, которые взяты непосредственно из библейских текстов. В православной литургии Библия звучит гораздо чаще, чем в протестантском богослужении, где отрывок читается только непосредственно перед проповедью. В православной же литургии Слово Божье звучит и как конкретный отрывок из Писания, положенный на сегодняшний день (обычно это Апостол и Евангелие) и как песнопения, и в молитвах-ектиньях и т.д. Все богослужение построено на том, что Слово постоянно звучит — в чтении, в песнопении, в молитвословии, в славословии. Более того, оно не только слышимо, но и созерцаемо. Все убранство храма есть ничто иное, как созерцаемое Слово Божье. Не случайно, в древности церковное искусство называли «Библией для неграмотных».
Это сегодня мы имеем возможность иметь под рукой любую Библию — на русском, греческом, английском и т.д., да еще и в разных переводах, и читать, сравнивать, постигать и т.д. (Кстати, по моему наблюдению протестанты реже всего обращаются к разным переводам Библии, предпочитая обожествлять единственный текст, принятый у них в общине. В России это Синодальный текст, который, как известно, далек от совершенства. И порой споры о Слове ведутся даже вокруг запятой, что уже делает идолом не букву, а правила орфографии, не имеющие божественного происхождения.)
В древности Библия не была так доступна, как сегодня. Но Церковь должна была проповедовать и нести Благую Весть, вот тогда и пришло на помощь искусство. Уже в катакомбах мы находим не только символические знаки — рыбку, кораблик, якорь, хрисму (монограмма имени Христа) и т.д., но и изображения сцен из Ветхого Завета —Даниил во рву львином, пророк Иона, попадающий во чрево кита, Моисей, источающий воду из скалы и т.д. Как и символические знаки, эти сцены призваны были рассказать первым христианам о Христе и Его спасительной миссии. Живопись катакомб уже можно назвать зародышем иконописи, хотя она имела строго канона, но была литургически и богословски осмысленной. Не случайно более всего расписывались именно те помещения в катакомбах, где совершалась Евхаристия. Живопись в катакомбах была своего рода зерном, спрятанным буквально в земле, из которого проросло все христианское искусство. И если зерно бывает мало похоже на большое дерево, мы знаем, что в нем сохраняется вся генетическая информация о большой древе, так было и с искусством первых христиан.
Три века христиане были гонимы и они не имели возможности строить храмы. Миланский эдикт императора Константина от 313 года, даровавший свободу вероисповедания всем религиям империи, в том числе и христианству, открыл возможности для строительства храмов и для развития христианского искусства. И когда стали строить церковные здания (базилики), их обязательно украшали изображениями. Но это были не декоративные росписи ради красоты (хотя образ красоты небесного Иерусалима с самого начала был связан с образом храма), но изображения, помогавшие прежде всего научать прихожан Благой вести. От IV в. сохранился очень важный документ — письмо Нила Синайского, ученика св. Иоанна Златоуста, некому префекту Олимпиодору, который вознамерился строить церковь и спрашивал, как лучше ее украсить. Так вот Нил Синайский пишет ему: «Пусть рука превосходнейшего живописца наполнит храм с обеих сторон изображениями Ветхого и Нового Завета, дабы те, кто не знает грамоты и не может читать Божественных писаний, рассматривая живописные изображения, приводили себе на память мужественные подвиги искренне послуживших Христу богу и возбу3ждались к соревнованию достославными и приснопамятным доблестям, по которым землю обменяли на небо, предпочтя невидимое видимому».
Итак, уже достаточно рано принцип церковного искусства был осмыслен и сформулирован очень точно.
Кстати, примерно такое же отношение к живописи появляется в этот период и у евреев: в некоторых синагогах эллинистического времени (т.е. на рубеже новой эры) встречаются изображения из Ветхого Завета — Исаак, приносимый в жертву Авраамом и т.д. Таковы синагога в Дура-Европос (Малая Азия) и др. Даже камни, которые находят на развалинах капернаумский синагоги испещрены рельефами (изображение ковчега Завета и проч.). И это свидетельствует о том, что Библию не воспринимали в это время как книгу, запрещавшую изображения вообще, запрет относился к изображениям Бога. Но об этом чуть позже.
Итак, христианское искусство утверждает себя прежде всего как искусство библейское, основанное на Св. Писании и служащее для познания его.
От IV до VII вв. искусство развивалось вполне успешно, разнообразно и интересно. В VII-VIII в в. наступил иконоборческий кризис, но он способствовал только тому, что в споре с иконоборцами Церковь отточила свое понимание искусства в его связи с догматикой и богословием. Вот почему VII Вселенский собор, венчавший эпоху догматического творчества Церкви, был посвящен вопросам иконопочитания, ведь икона стала зримым выражением веры христиан, синтезировав все, о чем достигли согласия отцы на соборах. И праздник победы иконопочитателей стал называться «Торжеством Православия», т.е. торжеством самого принципа правильной веры.
Икона постепенно осмысливалась Церковью, сначала как «Библия для неграмотных», своего рода «Библия в картинках» для детей (кстати, протестанты вполне охотно этот принцип используют), а в этот период — как высокое богословие. Богословы постепенно осознали, что и в самом Св. Писании есть множество уровней и его можно читать по-разному, Божье Слово открывается каждому на той глубине и высоте, на которую сам человек способен взойти. Не случайно, со времен Бл. Августина и даже ранее был сформулирован принцип четырех уровней постижения священного текста:
Первый уровень — буквальный.
Второй — символический или алегорический.
Третий — моральный.
Четвертый — анагогический.
Анагогия от греч. «восхождение», этот последний уровень предполагает уже восхождение от словесного к надсловесному уровню, там, где Слово существует вне всяких слов и человек встречается лицом к лицу с Богом. Собственно и само Св. Писание для того и существует, чтобы человек не только читал и слышал о Боге, но встретился с ним лично, общался с Ним, знал Его, а не только о Нем. Не случайно Св. Писание также именуют словесной иконой Христа. Собственно, икона пишется для того, чтобы поставить человека лицом к лицу с Богом во время молитвы. Как есть Слово и слова, так существует Образ и образы. И все слова этого мира, в конечном счете, должны выразить Слово, так и образы этого мира могут быть отражением высшего Образа.
Понятие «икона» появилось гораздо раньше, чем оформился жанр церковного искусства, именуемый сегодня иконой. Вернее этот жанр появился именно потому, что в Св. Писании есть понятие «икона». Мы встречаем его много раз, но, может быть, не отдаем себе в этом отчета.
Русское слово «икона» происходит от греческого «ейкон» — образ. Да, мы читаем в Ветхом Завете, что Бог не имеет образа и потому его невозможно изобразить, даже помыслить себе в каком-то образе. Все, что бы мы ни придумали о Боге, не может его выразить, ибо Он — превыше всего. На этом построена вторая заповедь Декалога: «Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на (горе) Хорив из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображения какого-либо кумира…» (Втор 4:15-16)
И с этим согласны не только евреи, но и христиане, и, как это не покажется странным, нашим кому-то, православные тоже свято чтут эту заповедь.
Но идем далее. Бог, Великий и Всемогущий, Таинственный и Непостижимый, не имеющий образа, видеть Которого человеку невозможно, Сам обращался к людям и искал возможности открыться им. Голос Его слышали пророки, хотя им не дано было видеть Его. Но из Св. Писания мы знаем, что это облако тайны несколько раз прорывалось и Божий образ являлся смертным. Так Моисею было дано «видеть Бога сзади» (Исх 33:23), Иезекииль видел при реке Ховар явление Божьей славы (Иез 1), Исайя тоже видел Господа, сидящего на престоле (Ис 6:1), видели и другие пророки и праведники. Все, наверное, помнят, как заканчивается книга Иова: «Я слышал о Тебе слухом уха, теперь мои глаза видят тебя» (Иов 42:5). А псалмопевец говорит об этом, как о чем-то для него желанном, хотя и превосходящим разумение: «Я в правде буду взирать на лицо твое и, пробудившись, насыщаться образом твоим» (Пс 16:15). Так что же, значит, вторая заповедь не абсолютна, если Св. Писание говорит о том, что некоторым избранным дано было счастье видеть Бога лицом к лицу?
Это значит, что заповедь глубже, чем простой запрет изображения Бога. Заповедь полагает предел человеческой фантазии и открывает путь к серьезному богопознанию: не человек, а Бог может Сам открыть свое лицо людям. И это произошло, когда пришел на землю Сын Божий, Иисус Христос, воплотившийся от Девы Марии.
«Бога не видел никто никогда» (Ин 1:18а) — пишет евангелист Иоанн, тем самым подтверждая незыблемость второй заповеди. На этом обычно останавливаются протестанты в доказательстве своей иконоборческой позиции. Но мысль Иоанна на этом не заканчивается, и далее следует: «Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин 1:18б). И это очень важно. Иоанн также пишет: «Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины, и мы видели славу Его, как Единородного от Отца» (Ин 1:14). Т.е. Тот, Которого прежде было видеть невозможно («Не может человек увидеть Меня и остаться в живых Исх 33:20»), стал видим для нас. А видим, значит и изобразим!
Св. отцы, когда строили свою аргументацию против иконоборцев, делали это исключительно, исходя из Св. Писания, тем самым формируя Св. Предание. И евангелист Иоанн в этом ряду первый, ибо он возвестил, что Слово стало плотью, что невидимый Бог стал видим, что апостолы и все современники Христа могли лицезреть Его, ибо Он, как потом подчеркнут отцы VII Вселенского собора, «истинно, а не призрачно вочеловечился».
Об этом же говорит и апостол Павел: «Он (Христос) есть образ Бога Невидимого, рожденный прежде всякой твари» (Кол 1:15). При этом апостол употребляет греческое слово «ейкон», которое будет впоследствии применяться к названию изображений, собственно икон.
Традиция иконопочитания стоит на прочном основании — на тайне Боговплощения: Невидимый Бог становится видимым, Бог облекается в человеческую плоть. Отцы называли это «кенозис», т.е. умаление Бога. Тем не менее вся полнота Божества во Христе пребывает телесно: Христос — совершенный Бог и совершенный Человек. Эту, невозможную для человеческого разума, тайну мы принимаем на веру. Эта тайна лежит в основании догматов Церкви. И эта тайна сделала возможным иконописание, т.е. изображение Того, Кто явил нам Бога.
«Если ты узрел, что Бестелесный стал человеком ради тебя, тогда, конечно, ты можешь воспроизвести Его человеческий образ. Если Невидимый воплотившись, стал видимым, ты можешь изобразить подобие Того, Которого видели. Если пребывающий в Образе Божьем принял образ раба, низвел Себя к количестве и качеству и облекся человеческим естеством, запечатлевай на дереве и предлагай Того, Кто стал видимым» — так писал защитник иконопочитания Иоанн Дамаскин в VIII в.
Итак, изображая Иисуса Христа, мы изображаем человеческий образ Бога, ибо это образ нашего спасения. Тот же Иоанн Дамаскин восклицал: «Я увидел человеческое лицо Бога, и душа моя была спасена». Но тут же возникает вопрос: если человеческое естество Христа было видимо, а следовательно и изобразимо, то Его божественная природа была скрыта от внешних глаз. Только однажды до Своего воскресения Спаситель открыл эту тайну ученикам, да и то не всем, а троим из двенадцати — Иоанну, Петру и Иакову. Было это на горе Преображения. Там они видели свет и слышали глас Отца, все, как было многократно и в Ветхом Завете. Облик Христа тоже преобразился — Его лицо сияло, как солнце.
Тогда может быть икона Христа изображает только человека Иисуса, а Бога не изображает? И так, и не так. Все гораздо глубже.
Да человеческие глаза так устроены, что мы можем видеть очень ограниченную часть мира, например, инфракрасных лучей и ультрафиолетовых мы не видим, хотя некоторые животные их видят, напротив, они не видят тех цветов спектра, которые видим мы. Так и здесь: человеческими глазами люди видели во Христе только человека Иисуса из Назарета. Бога же в Нем увидели только те, кто открыл свое сердце. Петр однажды исповедал Иисуса «Сыном Божиим», да и то через минуту готов был отречься, когда услышал о грядущих страданиях. Однако Христос показал нам не только Свое человеческое лицо, Он показал нам и Себя как Бога; более того, Он сказал однажды ученикам: «Видевший Меня видел Отца» (Ин 14:9). Вместить это трудно, потому что это тайна, но в этой тайне заключено наше спасение: через Христа мы имеем доступ к Отцу.
А потому, изображая Христа, мы изображаем не просто человека Иисуса, но Богочеловека Иисуса Христа, в котором божественная и человеческая природы существую «неслиянно и нераздельно», границу между ними провести невозможно. И в иконе мы не можем сказать, что перед нами только человек, а Бога нет, просто человеческое во Христе явлено и видимо глазам, а божественное незримо физическими очами, но неизменно присутствует в Нем. Так что, изображая Христа по человеческому Его естеству, мы не погрешаем против второй заповеди Декалога, запрещающей по собственной нашей фантазии изображать Бога. Как мы получили откровение, так и запечатлеваем его на иконах: Богочеловек Иисус Христос, Сын Божий и Спаситель наш, явивший нам Отца и есть Тот, в Котором пребывает полнота Божества. В Него мы уверовали и хотим иметь Его образ перед глазами. Он Сам, если хотите, первая, единственная и истинная икона («ейкон», обараз) Бога. Иного изображения Бога нет и быть не может.
Из этого, кстати, исходит запрет изображать Бога-Отца в виде старца с седой бородой. Об этом говорят все соборы, на которых выносились вопросы иконопочитания. На VII Всленском было утверждено, что Иисус Христос — единственно возможный образ Бога, на Стоглавом (1551 г.) и на Большом Московском (1666-1667 гг.) было прямо запрещены и названы еретическими такие изображения как «Новозаветная Троиц», «Отечество», «Сопрестолие» и проч., в которых встречается образ т.н. «Ветхий днями» или «Саваоф», т.е. антропоморфный образ, символизирующий первую ипостась Божественной Троицы. Отцы соборов подчеркивали, что даже после боговоплощения тайна непостижимости Бога остается, и первая ипостась Божества, как не имевшая воплощения, неизобразима. Воплотился только Сын Божий Христос, Его и возможно изображать в образе Его воплощения, т.е. как человека. Даже по отношению третьей ипостаси — Духу Святому — каноном не закреплено изображение Его в виде голубя; так Дух можно изображать только так, где он так был явлен, например, в сцене Крещения в виде голубя, а в Пятидесятницу, Дух изображают в виде огненных языков, каковым и было Его явление.
Иконография рождалась как «Слово Божье в красках», как проповедь Благой вести и комментарий к Св. Писанию, как богословский язык Церкви, поэтому отцы и придавали его точности и соотнесенности с догматикой такое значение. Икона — свидетель веры как говорит наш современник, выдающийся иконописец, архимандрит Зинон, и не должны лжествидетельствовать. К сожалению, следует признать, что запрещенные образы до сих пор встречаются в наших храмах, но их существование не отменяет верности самого принципа иконописания и иконопочитания.
Из моих личных бесед с братьями-протестантами я поняла, что многие из них готовы признать возможность изображения Иисуса Христа. Протестансткая традиция вовсе не чуждается вообще изображений, заметьте, какую популярность среди протестантской аудитории получил фильм «Иисус». Но камнем преткновения является почитание изображений, потому что они путают его с идолопоклонством. А тем не менее у иконопочитания и поклонения идолам нет ничего общего.
Во-первых, отцы всегда различали изображение и Того, Кто изображен, а потому говорили: «Воздавая почитание образу, мы поклоняемся Первообразу». За иконой стоит реальная личность Христа. Икона, строго говоря, не изображает, как Он выглядел, это не фотография и даже не портрет, а образ, знак Его присутствия среди нас, направление наших мыслей и духовных сил. А потому отцы и настаивали, что мы «не поклоняемся доске и краскам, но Тому, Кто нарисован на этой доске этими красками, как мы не поклоняемся коже и чернилам, а Тому, о Ком написано чернилами на коже». (напомню, что в древности книги были в виде пергаментных свитков).
Во-вторых, важно понимать, что отцы строго различали греческие слова «латрейя» — служение, поклонение, которое воздается только Богу, и «проскинезис» — почитание, уважение, внешние почести, которые возможно прилагать к тварному миру. Богу мы воздаем поклонение, а иконам — почитание. Есть разница.
Все сказанное относится и к почитанию святых. Ведь человек тоже создан как икона: «И сотворил Бог человека по образу Своему» (Быт 1:27) — гласит Св. Писание. Не случайно в Септуагинте (греческий перевод В.З.) стоит то же слово «ейкон» — образ, т.е. человек задуман Богом как образ Его славы. И святые являют именно этот образ. Потому и апостол Павел говорит: «Дети мои! Для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос» (Гал 4:9) О чем говорит апостол? Об иконописании? Конечно, но прежде всего о духовном создании образа в нас. Духовная жизнь очень похожа на процесс реставрации иконы: из-под грязи, копоти, наслоений, поздних записей реставратор, снимая все слои, извленкает перовначальный древний прекрасный образ. Таково и духовное делание христианина: Бог снимает с нам слои греха, чуждых представлений, ложных жизненных наработок, покуда не проявиться тот образ, который вложен в нас Самим Богом. Павел напоминает, что каждый из нас должен стать живой иконой Христа, чтобы люди видели Его образ в нас, чтобы до всяких слов мы свидетельствовали. Что мы — Христовы. Не у всякого, согласитесь, это получается. Но Церковь прославляет тех, кто до конца последовал Христу — апостолов, мучеников, исповедников, преподобных, святителей и т.д. И изображая их, Церковь напоминает, что святость возможна. «Будьте святы, как Я свят», — говорит Иисус Христос. Об этом же свидетельствуют и иконы. Все святые очень разные, но в каждом из них, в меру данных ему от Бога талантов, просиял Христос. И к изображениям святых приложимы Павловы слова: «Подражайте мне, как я Христу» (1 Кор 14:16). Если хотите, жизнь святого это наглядное пособие по тому, как надо идти по пути Христа, вот почему в русской традиции распространены житийные иконы, в которых запетчлены отдельные эпизоды из жизни святого.
И когда мы пишем сюжетные иконы — из Ветхого или Нового Завета, из истории Церкви или жизни святых — мы изображаем те события, в которых прославился Христос, в которых просияла слава Божья. Об этих событиях слагались в древности псалмы, гимны, чтобы прославить имя Божье и воздать Богу хвалу, а в новозаветное время к словесному словословию присоединилось и словословие в красках. Например, взять хотя бы икону праздника Рождества Христова она написана точно также, как построен тропарь и кондак этого праздника. И на богослужении в Церкви таким образом в день Рождества хвала как бы удваивается: ее слышать наши уши, ее видят наши глаза. И это с удвоенной силой побуждает нас присоединиться к хору хвалы Богу за Его творение и за Его Сына, искупившего нас Своею кровью.

Ирина Языкова

Кого заинтересовала эта тема отсылаю к своей книге «Богословие иконы» М., 1994.